Илья Бояшов: «Самый страшный лозунг – «ни дня без строчки»
Илья Владимирович Бояшов родился в 1961 году в Ленинграде. По образованию историк – окончил Ленинградский педагогический институт имени А.И. Герцена. Работал в Центральном военно-морском музее, преподавал в Нахимовском военно-морском училище, сейчас – ответственный редактор санкт-петербургского издательства «Амфора». Первая книга Бояшова – сборник рассказов «Играй свою мелодию» – вышла в 1989 году, а литературная известность пришла к нему почти 20 лет спустя, когда его роман «Путь Мури» получил премию «Национальный бестселлер»-2007. В нынешнем году писатель вновь оказался на гребне премиальной волны: в конце мая его роман «Танкист, или ²Белый тигр²» вышел в финал литературной премии «Большая книга».
– Начнем с традиционного вопроса: как вы пришли к писательству? Или переход к литературе для профессионального историка вполне закономерен: по степени субъективности и мифологизированности литература и история – почти что близнецы-сестры?
– Сочинять начал, сколько себя помню, лет в пять или в шесть, когда научился более-менее писать. Во втором или в третьем классе придумывал какие-то рассказики, стишки и прочее. А когда исполнилось лет восемнадцать, сделал первую попытку сблизиться с серьезной литературой. У нас в городе на базе Дома Литератора (увы, сгоревшего) существовали различные литобъединения, которые вели известные прозаики, поэты, фантасты: Е.В. Кутузов, молодой тогда (к сожалению, рано умерший) В.П. Суров, Б.Н. Стругацкий и другие. Я всё ходил вокруг да около, пока не познакомился с писателем Суровым. У него и стал заниматься. Это была беспощадная школа, после которой любую критику воспринимаешь совершенно нормально. Прозаик Кутузов, например, говорил всем входящим «Здесь вам не лавочка для гениев!» Судили свои – такие же, как и я, начинающие – а они по доброте душевной, по молодой запальчивости, по бескомпромиссности камня на камне от новичков (да и от более опытных собратьев по перу) не оставляли. Слабонервные не выдерживали. Так что выживали немногие, а те, у кого отсутствовало чувство юмора или не хватало оптимизма, очень скоро покидали наши ряды. Впрочем, на занятиях не только критиковали, но и учили ремеслу. Затем все спускались в ресторан – и начиналась дружеская пирушка, критика забывалась. Зачастую расходились заполночь. В лито того времени можно было встретить и генерала (я не преувеличиваю), и дворника. Я нашёл там совершенно удивительное сообщество людей, которые жаждали творчества, любили литературу, завязывали дружеские связи и помогали друг другу. Ещё раз подчеркну, это была настоящая литературная школа. Почти все современные петербургские литераторы (говорю о поколении сорокалетних) из неё вышли. Что касается меня, то в 26 лет я выпустил первый сборничек рассказов (помогли всё те же Суров с Кутузовым, а так же главред литературной редакции «Лениздата» А. Белинский), за который неожиданно был принят в Союз писателей. Затем долго (лет 15) писал в стол (все лихие 90-е). Впрочем, по этому поводу нисколько не переживал: пописывал себе и пописывал – всё равно прокормиться писательским трудом было невозможно (как невозможно и сейчас), приходилось работать на стороне, так что творчество оставалось замечательным хобби. А то, что я по профессии историк, только помогало делу: исторические знания здорово расширяли кругозор и дополняли собственную фантазию.
– Вы вошли в число финалистов премии «Большая книга»-2008. Если бы вам предложили составить список «больших книг» – классических и современных, туда вошли бы…
– …огромное количество авторов, перечислять которых можно до бесконечности. Так что, слава Богу, я избавлен от необходимости составлять подобные списки.
– В «Танкисте, или ²Белом тигре²» вы очень неожиданно – мистически – подошли к традиционной теме Великой Отечественной, показав метафизическое противостояние добра и зла: наш танкист Иван Найдёнов, восстав из мёртвых, борется с неуязвимым немецким танком-призраком. Вот только силы добра представлены сумасшедшим полумертвецом Найдёновым, проходимцем и мародёром сержантом Крюком, вечно пьяным старшиной Бердыевым…
– Исхожу (и всегда буду исходить) из того, что с нашей стороны война была справедливой. На нас напали, нас унизили, начали бомбить наши города и убивать наших детей. Поэтому, каким бы ни был Найдёнов, добро в страшной бойне объективно оказалось на его (нашей) стороне. И Найдёнова, и якута Бердыева, и сержанта заставили взять в руки оружие. Да, герои далеко не ангелы (и в реальной жизни действовали подобные люди), но пути Господни неисповедимы... Дело ещё и в том, что действительно существует некая метафизическая природа зла и добра, которая, по моему глубокому убеждению, находится по ту, неведомую нам, сторону бытия. В космосе, в глубинах иных мирозданий происходит гигантская вселенская битва, которая неизбежно проецируется и на Землю – это очень здорово почувствовал и интуитивно отразил в «Розе Мира» Даниил Андреев. Человеческая история вовлечена в космическую стихию, битвы на небесах неизбежно отзываются сражениями в людском мире. Причём, если следовать диалектике, добро в этих схватках может превращаться во зло, и наоборот. Наша зависимость от неких грандиозных процессов, вне всякого сомнения, существует. Вопрос о зависимости – чрезвычайно сложный вопрос, ответив на который мы, возможно, разгадали бы причину революций, бунтов, религиозных движений, взлёта и упадка государств и империй. Вечная погоня Найдёнова за «белым танком» (даже когда война заканчивается) – это погоня капитана Ахава за Моби Диком, та самая бесконечная потусторонняя схватка, которая ни на секунду не останавливается и в которой люди зачастую являются лишь орудиями в руках тёмных и светлых сил.
– Одних писателей получение литературных премий вдохновляет, а некоторые боятся в последующих вещах «опустить планку». Успех на «Нацбесте», а теперь вот на «Большой книге» повлияли на вас в творческом плане?
– Литературное творчество – обыкновенный процесс (как и научный, и инженерный, и любой другой), где неизбежно чередуются подъёмы и спады. Гоголь их не избежал, Пушкин со своим «Современником» тоже испытывал, у Достоевского были более слабые вещи, чем «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы»… Что уж говорить о нас, смертных! Провалы совершенно естественны, когда идет постоянный поиск нового и делается дело. Поэтому и планка может опуститься, и вообще ничего можно больше не написать. Смешнее всего оказаться в роли охотника из шварцевского «Обыкновенного чуда». Вот осенью у меня должны выйти два романа, которые были задуманы в конце 1990-х: один исторический, «Конунг» – о детских годах полумифического основателя земли русской Рюрика, другой – совершенно бытовой, можно даже сказать, соцреалистический, «Кто не знает братца Кролика». Романы вполне могут оказаться слабее тех, что уже вышли. А может, и нет. Сам я судить не могу, как ни старался бы. Чужое мнение всегда объективней.
– Вскоре после победы на «Нацбесте» у вас вышла «Повесть о плуте и монахе», которую критика встретила достаточно прохладно. Удаётся ли вам следовать классическому завету «хвалу и клевету приемли равнодушно»? Чьё мнение наиболее значимо – критиков, то есть читателей профессиональных, или читателей «простых»?
– Критика должна быть. И читательская, и профессиональная. Можно приуныть на пару минут, но обижаться на нее – глупейшее из всех занятий. Один похвалит, другой за это же и поругает. Я и сам понимаю, что не гений, отчего же лишний раз не прислушаться к мнению других? Меня и Лев Данилкин ругал и хвалил, и Виктор Топоров ругал и хвалил. И я им благодарен и за то, и за другое. Отношусь (и буду относиться) к обоим с самой большой симпатией. Они профессионалы. Критики обязаны жалить – чтобы не залёживался! Почешешься от укусов, поймёшь, что справедливо покусан, и вновь за дело!
– В этом году вы входили в состав малого жюри «Национального бестселлера». Как чувствовали себя в роли судьи?
– Отвратительно. Врагу такого не пожелаешь. Положение хуже губернаторского. Я бы дал премию, по меньшей мере, пяти писателям из шести, заявленных на награду, а приходилось выбирать между равными. Тем более четверо – мои хорошие знакомые, и я люблю их творчество. Я мучился, мучился и, наконец, выбрал двух претендентов – Льва Данилкина с его замечательной вещью «Человек с яйцом» и Александра Секацкого с «Двумя ларцами: бирюзовым и нефритовым». Затем попросту бросил жребий – попросил тянуть трёхлетнюю соседскую девочку. Она вытянула Секацкого. Так и проголосовал. В итоге выиграл Захар Прилепин, и я его победе тоже был рад! Он её заслужил.
– Нынешняя работа редактором не мешает вам как писателю – сознание не замусоривается чужими текстами?
– Ни в коем случае. Подобная работа создает громадный круг литературного общения и очень помогает в собственном творчестве. Ты в курсе всех новых тенденций. Ты внутри потока. Постоянно работает голова, постоянно обдумываешь, как ту или иную фразу, то или иное предложение сделать лучше. Приходится держать себя в своеобразной спортивной форме, которая не позволяет расслабиться.
– Кстати, финалистов «Большой книги» часто называют спортивным термином – сборной России по литературе. Вы сами не чужды какому-то виду спорта?
– Время от времени принимаюсь делать зарядку. Затем бросаю. Затем опять принимаюсь. Увлекался обливанием холодной водой и купанием в проруби (отец – «морж» с огромным стажем). Сейчас не обливаюсь и зарядку не делаю – без этого приходится много бегать, ездить и т.д. Жизнь пока позволяет держать хоть какую-то форму без дополнительных нагрузок. Но физкультуру очень уважаю – не сомневаюсь, рано или поздно придётся вновь ей заняться.
– Дина Рубина в интервью нашему журналу назвала писательство профессией неотдыхающей – вы согласны?
– Отдыхать всё-таки надо! Иначе это не литература, а мучительство какое-то. Самый страшный для меня лозунг – «Ни дня без строчки». Сразу руки опускаются.