Полную версию интервью  с Александром Иличевским  читайте в  новом журнале  «У книжной полки» № 4 (16)/2007. Также в журнале буду опубликованы интервью с Диной Рубиной и Алексеем Слаповским,  которые вошли в число финалистов "Русского Букера" .      

  Александр Иличевский: «Проза — это лошадиная работа»

 Александр Иличевский родился в 1970 году в Сумгаите. Автор книг стихов «Случай», «Не-зрение», «Волга меда и стекла»; романов «Нефть», «Дом в Мещере», «Ай-Петри», «Матисс», книги прозы «Бутылка Клейна». Лауреат премии «Нового мира» (2005), премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ 2005 года. Финалист Бунинской премии 2006 года. Лауреат IV Международного литературного Волошинского конкурса. Финалист «Русского Букера-2007».

 — Хрестоматийная фраза о физиках, которые в почёте, и лириках, которые в загоне, несколько устарела: в «загоне» те и другие. Но ваша научная карьера складывалась вполне успешно: знаменитая физматшкола имени Колмогорова при МГУ, не менее знаменитый физтех, аспирантура в Израиле, работа в США… Не жаль было расставаться с делом, которому отдано столько лет? Разве нельзя было совмещать «научное» и «художественное», Иличевского-физика и Иличевского-писателя?

 — К сожалению, совместить эти занятия не удалось, но, как мне кажется, удалось извлечь пользу из борьбы двух полушариев мозга — образного и аналитического. Есть героические примеры такого совмещения профессий в поэзии, но с прозой всё сложнее, потому что стихи могут быть отдыхом, проза же — занятие трудоёмкое, лошадиная такая работа, особенно если медленно пишешь. Ни о каком скачке в «лирику» я не помышлял. Всю юность был полностью поглощён наукой, и это было абсолютным счастьем. В общем-то, никакого бегства не было. Было основанное только на интуиции ощущение, что в литературе я произведу больше нового смысла, нежели в науке. Расставаться с наукой было тяжело, всё-таки это моя профессия и я долго зарабатывал ею деньги. Просто потрясённость интеллектуальной красотой мироздания усугубилась более глубокой — словесной.  

Началось с того, что на физтехе организовали кафедру «История культуры». С лекции о Бродском началась моя любовь к литературе. Я сочинил шутя какую-то галиматью «под Бродского», которую однокурсники сочли его неопубликованными стихами. Окончательный же перелом произошёл, когда отец принёс мне журнал с «Римскими элегиями» Бродского. Я прочёл их — и земля вылетела из-под ног, я так и остался в воздухе.  

— Вы работаете на «Радио Свобода». Такое суетное занятие, как журналистика, не мешает служению муз?  

— Писателю, по определению, мешает всё. Он сызмала хочет только одного — чтобы его оставили в покое. Писательство вообще относится к категории «невозможной возможности», это трудная, но высокоэнергетическая смысловая деятельность.  

— Герой романа «Матисс» Леонид Королёв — бывший аспирант, сменивший множество занятий — начинает задаваться вопросами: «человек он или машина? мёртвый или живой?» В конце концов, в поисках ответа бросает работу, московскую квартиру и отправляется странствовать. Вы встречали в реальности людей, способных так резко поменять жизнь? 

— В той или иной форме, с той или иной степенью решительности — каждый человек хоть раз в жизни так поступает. Случай с Королёвым таков, что его бытность не особенно-то и поменялась с бегством. Мотив его поступка довольно прост: оставить внешнюю сторону жизни ради жизни внутренней. У него это получается неуклюже и драматически… но каждый дышит как умеет. В юности один славный человек как-то сказал мне: «Я прожил жизнь и почти ничего не понял. Знаю одно: если не быть чуточку сумасшедшим, ничего не добьёшься»… Возвращаясь к «Матиссу»: Королёв — человек, прежде всего, частный, осознанием этой частности и спасаемый. Его бегство — скорее, отказ от коррозийной реальности в пользу внутреннего мира, на котором нужно построить новую реальность. Он становится личностью, задача которой — постижение своей жизнью, своим телом Москвы, мира, Бога… На одном месте ничего путного не высидишь. Многие москвичи представляют свой город фрагментами — районами вокруг метро. И страна сейчас — при плотности населения ниже, чем в Сахаре, — разобщена пространственно и ментально, как никогда. Королёв через своё бродяжничество пытается полнее осознать реальность. Он не беглец, путешествие для него — начало деяния.  

— Ваши произведения  не раз отмечались профессиональным литературным сообществом. Получение или неполучение той или иной литературной награды как-то влияет на творчество? 

— Смысл дрессировки — регулярное поощрение. В этом суровый минус всех этих премиальных вещей. Человек рождён быть свободным. И должен всегда помнить об участи лягушки, которая с помощью электрода могла активизировать центр удовольствия в своём мозге. Полезная энергия премий в том, что они, так или иначе, присущи самому механизму культуры, предназначенной выстраивать иерархию текстов. Разумеется, всё в конечном итоге решит эпоха, но сейчас, когда в нашей стране факультеты словесности и даже библиотеки находятся в удручающем состоянии, когда нет широкого экспертного сообщества, способного сформировать взвешенное общезначимое мнение, — такой способ, когда не слишком узкий круг превосходных специалистов проделывает огромную работу по ранжированию текстов, — является едва ли не единственно возможным. 

— У вас есть несколько поэтических книг. Продолжаете ли писать стихи или окончательно склонились к суровой прозе? Как относитесь к попыткам совмещать то и другое — как Василий Аксёнов, который всю жизнь наделяет стихами персонажей своих романов, а недавно издал эти вирши под одной обложкой, снабдив комментариями?  

— Мой учитель — поэт Алексей Парщиков, когда я признался ему, что уже четыре года не пишу стихи, только прозу, ответил: «На самом деле, ты их пишешь. Стихи ты будешь писать всегда». И суть прозы — для меня лично — в том и состоит: в своём становлении ей полагается быть устремленной к поэзии. Это вовсе не означает, что персонажей следует оделять стихами или поэтическими наклонностями. Мне этот метод кажется механистическим. Сама ткань прозы должна — и по виртуозности, и по выверенности образов, метафор, и по ритму, и по дикции, по эвфонии даже — соответствовать высшему состоянию Языка, поэзии.  

Вопросы задавала Ольга Рычкова